Рядовой авиации

Книги / Рассвет над Киевом / Рядовой авиации

Страница 19

Полковник остановился около самолета и обвел взглядом чистое небо:

— Хороша погодка! Но метеорологи колдуют дожди.

— Не мешало бы денечек передохнуть, — откровенно признался я, зная по опыту, что никого в ясную погоду не заставишь отдыхать, даже если на каждый самолет приходится по два летчика.

Николай Семенович помолчал. Потом возобновил разговор:

— Так значит, нет желания идти начальником ВСС?

— Никакого.

— И правильно! — одобрил Герасимов.

После отлета комдива я пошел в эскадрилью. Летчики в сторонке разговаривали «на басах». Лазарев горячо доказывал, что ему удалось сбить «фоккера»-приманку.

— Неправда, — возразил Кустов. — Я сам видел, что, как только ты отвернулся от «фоккера», он вышел из пикирования, сделал горку и спокойно полетел к себе.

— Я сперва так же думал, — убеждал Лазарев. — Но потом, когда догонял вас, оглянулся и увидел, как «фоккер» вспыхнул и упал. Значит, я его подбил, просто он загорелся позднее.

— Может, это был другой «фоккер»? — спросил Игорь.

— Нет. Упал мой «фоккер». — И Лазарев показал на карте место, где врезался в землю фашистский истребитель.

— Сам-то уверен, что именно ты его сбил, а не кто-то другой? — вмешался я в разговор.

Лазарев заколебался.

— Больше по нему никто не стрелял. А я израсходовал весь боекомплект.

— Расход снарядов и патронов еще не доказательство.

Я прикинул в уме, что истребитель-приманка имел куда большую скорость, чем Лазарев, и уничтожить «фоккера» в ситуации, которая создалась в тот момент, было невозможно. К тому же Лазарев уж не ахти как метко стрелял.

— Нельзя его было сбить, — утверждал Кустов. — Он перед твоим носом промелькнул метеором. Тут никакой сверхас не успел бы прицелиться. А потом ты сам говоришь, что стрелял с большой дальности.

— Да, с большой, — согласился Лазарев. — Поэтому он сразу и не загорелся.

— Может быть, его сбил другой истребитель?

— Или же зенитчики, — добавил я.

— Но, кроме нас, там больше никого не было… разрывов тоже. Их-то уж нельзя проглядеть.

— Все же тут какое-то недоразумение, — сказал я, обдумывая, как лучше разобраться во всех противоречиях.

— Почему вы не верите? — Лазарев возмутился. — Я хорошо видел, как «фоккер» упал.

— Подожди! — прервал я Лазарева. — Ты сбил или кто другой, об этом сейчас говорить и спорить не будем. «Фоккер» упал на нашей территории. Ты не ошибся в месте?

— Нет. Точно запомнил. Там рядом стоят какие-то два домика. Сверху очень приметны.

— Ну вот и пошлем туда толкового парня. Он на месте по обломкам самолета, по опросу бойцов (они-то наверняка видели воздушный бой) все точно узнает.

Окончательное подведение итогов уничтоженных самолетов противника — дело не простое. Летчик не всегда видит результаты своих атак. На помощь приходят товарищи — участники боя. Но и они часто, увлеченные воздушной схваткой, могут проглядеть. Ведь каждый старается увидеть, сколько осталось самолетов, а не сколько сбито.

Во всех неясных случаях летчики сообща уточняют результаты боя.

Бывает и так. Летчик считает, что атаковал неудачно, промазал. А на самом деле подбитый им вражеский самолет через некоторое время врезается в землю и сгорает.

Чтобы не было путаницы в учете сбитых самолетов, решающее слово принадлежит земле. На разборе боя подробно выясняется, где упали вражеские машины и когда. Войска дают письменное подтверждение. Если сбитый самолет упал на территории противника, то победа считается зарегистрированной, только когда ее подтвердят участники боя. Такой порядок в полку строго соблюдался и не вызывал никаких недоразумений.

Мы думали, что история со злосчастным «фоккером» останется между нами. Однако в полку пошли разговоры, что Лазарев хотел приписать себе не сбитый им самолет. Этот слух дошел и до заместителя командира полка по политической части.

Подполковник Александр Иванович Клюев был на политической работе давно, но сам никогда не летал, поэтому особенно в технику воздушной работы не вмешивался. Зато много занимался «земными» делами. Здесь от него не ускользала ни одна мелочь. И уж если дело касалось честности человека, его партийности, Клюев всегда разбирался сам. Внимательно выслушав мой рассказ, он вздохнул: