Бердяев Николай АлександровичПерсоны / Бердяев Николай АлександровичСтраница 1
В самом деле, казалось, ему было за что каяться. В первую очередь — происхождение. Легальный марксист на заре века, да к тому же из богатых аристократов. Революционер с автобиографией, ведущей свое начало из древних русских дворянских родов, татарской знати и графского французского рода Шуазель. Повадки его всегда были «узнаваемы», привычки — неисправимы. Борис Зайцев описал свою первую встречу с Бердяевым так: « .Большая комната, вроде гостиной, в кресле сидит красивый человек с темными кудрями, горячо разглагольствующий, и по временам (нервный тик) широко раскрывает рот, высовывает язык. Никогда ни у кого больше не видал я такого . Бердяев был щеголеват, носил галстуки бабочкой, веселых цветов, говорил много, пылко . В общем, облик выдающийся».
Каяться ему приходилось и за изменения в своем миросозерцании. Первоначально с марксистского на глубоко религиозный, или, как это принято у нас говорить, — философско-идеалистический. А под конец жизни — напротив, за чрезмерное увлечение Советами, почему и отвернулась от него значительная часть русской эмиграции .
Родился он в Киеве, а скончался — в предместье Парижа. Переезд из родины в далекие края длился у Бердяева всю жизнь. Он не стремился уезжать из России. В 1922 году он был выслан за ее пределы вместе с некоторыми деятелями науки и культуры. Но его «вторжение» на Запад началось значительно ранее. Основоположник некоторых постулатов персонализма и экзистенциализма, он уже нашептывал свои идеи многим европейским мыслителям, хотели ли они этого или нет. Его негромкий голос, раздававшийся со страниц газет и журналов российских столиц, его первые книги поразили многих. «Смысл творчества» вообще заставил кое-кого призадуматься об истоках и назначении человеческого бытия в эпоху революционного переустройства мира и в преддверии военных потрясений, каких еще не видывала цивилизация.
Наиболее знаменательным событием для него и для многих его друзей и единомышленников стал его переход, вернее, возвращение к Православию. «До самого семнадцатого года оставался он вольным философом и публицистом, — писал Н. Зернов в своей книге «Русское религиозное возрождение XX века», — самобытным и радикальным, но неуклонно идущим к Православию . Его возврат в Церковь тоже волновал русскую интеллигенцию, считавшую его «своим», несмотря на то, что он не был типичным интеллигентом. Его обращение имело значение не только для России, но и для всего западного мира».
Это свое обращение он аргументировано объяснял на страницах сборников «Проблемы идеализма», «Вехи», «Из глубины».
«В эпоху кризиса интеллигенции и сознания своих ошибок, в эпоху переоценки старых идеологий необходимо остановиться и на нашем отношении к философии», — так начинал он свою статью «Философская истина и интеллигентская правда» в сборнике «Вехи» (1909). А заканчивал он ее словами: «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции». Так Бердяев еще раз обратил внимание на важнейшую роль непосредственно личности в установлении и обновлении общественной жизни в России.
Первая мировая война пробудила в нем поразительную энергию. В 1915—1916 годах, можно сказать, выявился во всей своей силе Бердяев-публицист. Именно в это время он окончательно находит свой стиль — неповторимый, узнаваемый сразу же, лишь только стоит раскрыть его книгу или прочитать статью в журнале. Стиль энергический, немного напряженный, в чем-то повторительный, убеждающий, эмоциональный, очень личностный. Неизвестно, чего больше в трудах Бердяева — философии или художественной публицистики. Видимо, и то и то в одинаковой мере присуще ему, а потому и получил он определение «философский публицист».